Тем не менее, я мало обращал внимания на эти пустяки, а главным образом заботился, чтобы больше и больше погрузиться в удовольствие чисто физического покоя и комфорта, не беспокоясь, к чему могло привести такое самопоглощение в будущем.

Я заметил, что лучший путь для того, чтобы быть совершенно без совести, без сердца и без чувств – это поддерживать свой аппетит и охранять свое здоровье; терзание из-за чужих горестей или повлечет за собой громадную затрату времени и хлопоты и неизбежно испортит пищеварение, и я видел, что не только миллионер, но даже умеренно богатый человек не рискнет повредить свое пищеварение ради того, чтобы сделать благо беднейшему собрату.

Пользуясь примерами, всюду представляемыми мне в обществе, я заботился о моем пищеварении и особенно интересовался, как были приготовлены и поданы мой завтрак и обед, и также, как была одета моя жена во время этого завтрака и обеда, потому что мое высшее тщеславие было удовлетворено, когда я видел пред собой ее красоту, возможно богаче убранную, и созерцал ее с той эпикурейской прихотливостью, с какой я созерцал блюдо трюфелей или особенно приготовленную дичь. Я никогда не думал о строгом и непреклонном «кому больше дано, с того больше взыщется» – едва ли я знал его. И в то время, когда я старательно заглушил в себе голос совести – тот голос, что поминутно побуждал меня, но напрасно, к более благородному существованию, тучи собрались, готовые разразиться надо мной с той ужасающей внезапностью, которая всегда кажется нам, отказывающимся изучить причины наших бедствий, так же ошеломляющей, как сама смерть, ибо мы всегда более или менее ошеломлены смертью, несмотря на то, что она – самое обычное явление.

В середине сентября мои знатные гости прибыли и оставались неделю в Виллосмире, и я был поставлен в смешное положение, принимая некоторых людей, которых я прежде никогда не встречал и которые смотрели на меня только как на «человека с миллионами», поставщика съестных припасов для них, и ничего более. Они обращали свое главное внимание на Сибиллу, бывшую, по рождению и положению, одного с ними «круга», и отстраняли меня, их хозяина, более или менее на задний план. Однако честь принимать королевскую особу более чем удовлетворяла мою бедную гордость в то время, и с меньшим самоуважением, чем у честной дворняжки, я переносил надоедания и брюзжанье по сто раз в день от того или другого из «знатных» лиц, которые слонялись по моему дому и садам и пользовались моим расточительным гостеприимством.

Многие воображают, что это «честь» – принять избранных аристократов, но я, напротив, думаю, что это не только унижение для своих благороднейших и более независимых инстинктов, но также и скука. Эти высокого рода и высоких связей индивидуумы по большей части мало сведущи и лишены умственных ресурсов; они неинтересны как собеседники; от них не почерпнешь пищи для ума, они – просто скучные люди с преувеличенным сознанием своей важности, ожидающие, куда бы они ни пришли, позабавиться без всяких хлопот для себя. Из всех посетителей Виллосмира только один доставлял мне удовольствие – это сам принц Уэльский; и среди многих личных неприятностей, претерпеваемых от других, я находил положительно облегчение в оказании ему какого-нибудь внимания, хотя бы незначительного, потому что в его обращении всегда были такт и учтивость, служащие лучшими атрибутами истинного джентльмена, будь он принцем или крестьянином. Однажды после полудня он отправился навестить Мэвис Клер и вернулся в веселом расположении духа, некоторое время ни о чем другом не говоря, как только об авторе «Несогласия» и об успехе, какого она достигла в литературе. Я приглашал Мэвис присоединиться к нашей компании прежде, чем принц приехал, так как я был уверен, что он не вычеркнул бы ее имени из списка приглашаемых для него гостей, но она не согласилась и просила меня очень серьезно не настаивать на этом.

– Я люблю принца, – сказала она. – Большинство, кто его знает, любит его, но я не всегда люблю тех, кто окружает его, простите меня за откровенность. Принц Уэльский – общественный магнит, он тянет за собой множество людей, которые посредством богатства, если не ума, домогаются «попасть» в его круг, но я не домогаюсь; кроме того, я не желаю показываться со «всеми»; это моя грешная гордость, скажете вы, но, уверяю вас, м-р Темпест, самое лучшее, что я имею и что я ценю больше всего – это моя безусловная независимость, и я не хотела, чтоб даже ошибочно подумали, что я стремлюсь смешаться с толпой льстецов, готовых только воспользоваться добродушием принца.

И, поступая согласно своему решению, она более чем когда-либо уединилась в своем гнездышке из зелени и цветов в продолжении недели фестивалей. Результат же был тот, как я и ожидал: принц в один прекрасный день совершенно случайно «заглянул» к ней в сопровождении своего егеря и имел удовольствие видеть оживление голубей-"критиков" и их драку из-за зерен.

Хотя мы очень желали и ожидали присутствия Риманца на нашем собрании, но он не появился. Он телеграфировал свои сожаления из Парижа, сопровождая телеграмму характерным письмом, которое содержало следующее:

"Мой дорогой Темпест!

Вы очень добры, желая включить меня, вашего старого друга, в список приглашенных для его королевского высочества, и я надеюсь, что вы не сочтете меня грубым за отказ приехать.

Мне известны королевские особы – я знал их так много в течение моей жизни, что я начинаю находить их общество монотонным. Их положения так сходны – и всегда были сходны, от славных дней Соломона до настоящей благословенной эры Викторин, королевы и императрицы. Единственным монархом, в особенности пленившим мое воображение, был Ричард Львиное Сердце; в этом человеке было нечто оригинальное и поразительное, и я смею думать, что поговорить с ним стоило.

Карл Великий, без сомнения, был, как бы выразился на своем жаргоне современный молодой человек, «не очень плох». Много заставила о себе говорить ее величество Елизавета, которая была сварливой, злой и кровожадной женщиной; высшей славой ее царствования был Шекспир, делающий королей и королев пляшущими марионетками своей мысли. В этом, и именно в этом, я похож на него. У вас достаточно дела в приеме ваших знатных гостей, так как, я думаю, нет такого удовольствия, какого бы они не испытали и не нашли более или менее неудовлетворительным, и мне досадно, что я не могу подать вам никакой новой мысли. Ее светлость герцогиня Ропидрейдер очень любит перед сном качаться на толстой скатерти между четырьмя дюжими господами отличного происхождения и скромности. Вы знаете, она не может появиться на сцене кафе-шантана благодаря своему высокому положению, и в этом состоит ее ребяческая хорошенькая и невинная метода показывать свои ножки, которые она правильно считает слишком красивой формы, чтобы прятать их. Леди Баунсер, чье имя я вижу в вашем списке, всегда плутует в картах; я бы на вашем месте помог ей в ее цели, и если б она только могла оплатить счета своей портнихи выигрышами в Виллосмире, она бы запомнила это и была бы полезным светским другом для вас. Достопочтенная мисс Фитц-Кандер, имеющая высокую репутацию за добродетель, с тоскою, по особенным причинам, ждет не дождется выйти замуж за лорда Нуддлса; если вы можете подвинуть дело между ними до открытой помолвки прежде, чем ее мать возвратится из деловой поездки в Шотландию, вы сделаете для нее доброе дело и спасете общество от скандала. Для развлечения мужчин советую в избытке охотиться, играть в карты и безгранично курить.